Неточные совпадения
— Наша армия уже разбита, и мы — накануне революции. Не нужно быть пророком, чтоб утверждать это, — нужно побывать на фабриках, в рабочих казармах. Не завтра — послезавтра революция вспыхнет. Пользуясь выступлением рабочих, буржуазия уничтожит самодержавие, и вот отсюда начнется нечто новенькое. Если буржуазия, при помощи военщины, генералов, сумеет организоваться — пролетариат будет
иметь пред собой врага более опасного, чем
царь и окружающие его.
— Никаких других защитников, кроме
царя, не
имеем, — всхлипывал повар. — Я — крепостной человек, дворовый, — говорил он, стуча красным кулаком в грудь. — Всю жизнь служил дворянству… Купечеству тоже служил, но — это мне обидно! И, если против
царя пошли купеческие дети, Клим Иванович, — нет, позвольте…
— Пристрелить тебя — вот тебе расчет! Понимаете, — подскочил он к Самгину, — душегуба защищает,
царя!
Имеет, дескать, права — душить, а?
Царь может все, генерал
имеет силу у
царя, хлыщи
имеют силу у генерала.
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что
царь ходит весь в золоте, ест золотыми ложками с золотых тарелок и, главное, «все может». Может придти к нам в комнату, взять, что захочет, и никто ему ничего не скажет. И этого мало: он может любого человека сделать генералом и любому человеку огрубить саблей голову или приказать, чтобы отрубили, и сейчас огрубят… Потому что
царь «
имеет право»…
Католическое учение о церковной иерархии с папой во главе было ложной религиозной антропологией и обнаруживало отсутствие подлинной религиозной антропологии — откровения богочеловечества, в котором Сам Христос есть
Царь и Первосвященник и не
имеет заместителей.
Христос был распят тем миром, который ждал своего мирского
царя, ждал князя этого мира и не
имел той любви к Отцу, которая помогла бы узнать Сына.
Чело надменное вознесши,
Схватив железный скипетр,
царь,
На громком троне властно севши,
В народе зрит лишь подлу тварь.
Живот и смерть в руке
имея...
Хоть и действительно он
имел и практику, и опыт в житейских делах, и некоторые, очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем с своим
царем в голове, человеком «без лести преданным» и — куда не идет век? — даже русским и сердечным.
Время тогда было тугое, темное; сословная обособленность
царила во всей силе, поддерживаемая всевозможными искусственными перегородками; благодаря этим последним, всякий
имел возможность крепко держаться предоставленного ему судьбою места, не употребляя даже особенных усилий, чтобы обороняться от вторжения незваных элементов.
Степан никогда не
имел уважения к начальству, но теперь он вполне убедился, что всё начальство, все господа, все, кроме
царя, который один жалел народ и был справедлив, все были разбойники, сосущие кровь из народа.
— А я, ваше благородие, с малолетствия по своей охоте суету мирскую оставил и странником нарекаюсь; отец у меня
царь небесный, мать — сыра земля; скитался я в лесах дремучих со зверьми дикиими, в пустынях жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить не могу, по той причине, что сам об себе сведений никаких не
имею.
— Ничего, — говорят, — из вашей стороны два муллы пришли, от белого
царя охранный лист
имеют и далеко идут свою веру уставлять.
Еще в детстве его, в той специальной военной школе для более знатных и богатых воспитанников, в которой он
имел честь начать и кончить свое образование, укоренились в нем некоторые поэтические воззрения: ему понравились замки, средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал уже тогда от стыда, что русского боярина времен Московского царства
царь мог наказывать телесно, и краснел от сравнений.
— Спасибо тебе, Борис Федорыч, спасибо. Мне даже совестно, что ты уже столько сделал для меня, а я ничем тебе отплатить не могу. Кабы пришлось за тебя в пытку идти или в бою живот положить, я бы не задумался. А в опричнину меня не зови, и около
царя быть мне также не можно. Для этого надо или совсем от совести отказаться, или твое уменье
иметь. А я бы только даром душой кривил. Каждому, Борис Федорыч, господь свое указал: у сокола свой лет, у лебедя свой; лишь бы в каждом правда была.
Домогательство Вяземского было противно правилам. Кто не хотел биться сам, должен был объявить о том заране. Вышедши раз на поединок, нельзя было поставить вместо себя другого. Но
царь имел в виду погибель Морозова и согласился.
Борис Федорович в последние годы пошел быстро в гору. Он сделался шурином царевича Федора, за которого вышла сестра его Ирина, и
имел теперь важный сан конюшего боярина. Рассказывали даже, что
царь Иван Васильевич, желая показать, сколь Годунов и невестка близки его сердцу, поднял однажды три перста кверху и сказал, дотрогиваясь до них другою рукой...
Они
имели от
царя жалованные грамоты на пустые места земли Пермской и жили на них владетельными князьями, независимо от пермских наместников, с своею управой и с своею дружиной, при единственном условии охранять границы от диких сибирских народов, наших недавних и сомнительных данников.
Ритор говорит, что всех умнее был Соломон, а моя попадья утверждает, что я, и должно сознаться, что на сей раз роскошный
царь Сиона
имел адвоката гораздо менее стойкого, чем я.
Кроме того, понял он и то, что Меллер-Закомельский, хотя и начальник, не
имеет того значения, которое
имеет Воронцов, его подчиненный, и что важен Воронцов, а не важен Меллер-Закомельский; и поэтому, когда Меллер-Закомельский позвал к себе Хаджи-Мурата и стал расспрашивать его, Хаджи-Мурат держал себя гордо и торжественно, говоря, что вышел из гор, чтобы служить белому
царю, и что он обо всем даст отчет только его сардарю, то есть главнокомандующему, князю Воронцову, в Тифлисе.
Патриархальные религии обоготворяли семьи, роды, народы; государственные религии обоготворяли
царей и государства. Даже и теперь большая часть малообразованных людей, как наши крестьяне, называющие
царя земным богом, подчиняются законам общественным не по разумному сознанию их необходимости, не потому, что они
имеют понятие об идее государства, а по религиозному чувству.
Хорошо было еврею подчиняться своим законам, когда он не сомневался в том, что их писал пальцем бог; или римлянину, когда он думал, что их писала нимфа Егерия; или даже когда верили, что
цари, дающие законы, — помазанники божии; или хоть тому, что собрания законодательные
имеют и желание и возможность найти наилучшие законы.
Он желал, чтоб она блистала на балах и
имела салон, который служил бы средоточием внутренней политики и в котором она
царила бы, окруженная толпою почтительных поклонников и пленяя всех остроумием, любезностью и грацией.
Не терпя постороннего влияния на
царя, ими созданного, они не допускали самозванца
иметь иных любимцев и поверенных.
— Господин мой юнкер, значит, еще не офицер. А звание — то
имеет себе больше генерала — большого лица. Потому что не только наш полковник, а сам
царь его знает, — гордо объяснил Ванюша. — Мы не такие, как другая армейская голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ мужиков себе
имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и любят. А то пожалуй и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
Никто… вы здесь
цари… я смирен: я сейчас
У ваших ног… душа моя робеет
От взглядов ваших… я глупец, дитя,
И против ваших слов ответа не
имею,
Я мигом побежден, обманут я шутя
И под топор нагну спокойно шею...
Наружность его не
имела ничего замечательного: он был небольшого роста, худощав и, несмотря на осанистую свою бороду и величавую поступь, не походил нимало на важного царедворца; он говорил беспрестанно о покойном
царе Феодоре Иоанновиче для того, чтоб повторять как можно чаще, что любимым его стряпчим с ключом был Лесута-Храпунов.
А может быть, этот еврей мистифицировал меня, одним словом, он почему-то не
имел права посетить Москву — древний город
царей, святынь…
Наполеон не может
иметь друзей: ему нужны одни рабы; а благодаря бога наш
царь не захочет быть ничьим рабом; он чувствует собственное свое достоинство и не посрамит чести великой нации, которая при первом его слове двинется вся навстречу врагам.
Он был
царем русским в трудное время; новые, чужие элементы отвсюду пробивались на смену отжившей старины, которая не
имела за себя ничего, кроме привычки и невежества.
Только добрый
царь, заботясь о благе подданных, не подозревал, что в своих любимцах
имеет самых опасных врагов своих полезных предначертаний.
Крепостные люди его, Персидский и Иванов, обокрали старика, бежали от него и явились в Москву с изветом, что Безобразов — 1)
имел сношения с Шакловитым, 2) на пути к Нижнему и в Нижнем призывал к себе разных ворожей и ведунов, из которых один «накупился напустить по ветру тоску на
царя Петра и мать его, чтобы они сделались к Безобразову добры и воротили его в Москву».
Дай мне бог не пережить своего
царя и благодетеля, более ничего не желаю; но если б и
имел в виду жениться, то согласятся ли молодая девушка и ее родственники? моя наружность….
— Пусть каждый из них, — повелел
царь, — вылепит из глины ту форму, которую
имел камень.
— Внушайте мужику, чтобы он постепенно научался отбирать у
царя власть в свои руки, говорите ему, что народ должен
иметь право выбирать начальство из своей среды — и станового, и губернатора, и
царя…
Я бывал с ним вместе на литературных вечерах у Ф. Ф. Кокошкина, у которого обыкновенно собирались Каченовский, Мерзляков и Ф. Ф. Иванов, сочинитель драматических пиес «За богом молитва, а за
царем служба не пропадают» и «Не бывать фате» — пиес, которые в свое время
имели значительный успех.
Барин наш, Константин Николаевич Лосев, богат был и много земель
имел; в нашу экономию он редко наезжал: считалась она несчастливой в их семействе, в ней баринову мать кто-то задушил, дед его с коня упал, разбился, и жена сбежала. Дважды видел я барина: человек высокий, полный, в золотых очках, в поддёвке и картузе с красным околышком; говорили, что он важный
царю слуга и весьма учёный — книги пишет. Титова однако он два раза матерно изругал и кулак к носу подносил ему.
Но сии два Поэта не образовали еще нашего слога: во время Екатерины Россияне начали выражать свои мысли ясно для ума, приятно для слуха, и вкус сделался общим, ибо Монархиня Сама
имела его и любила нашу Словесность; и если Она Своими ободрениями не произвела еще более талантов, виною тому независимость Гения, который один не повинуется даже и Монархам, дик в своем величии, упрям в своих явлениях, и часто самые неблагоприятные для себя времена предпочитает блестящему веку, когда мудрые
Цари с любовию призывают его для торжества и славы.
А он лихача помесячно держал, обедал в «Бельвю» и у Бьянки,
имел содержанку-француженку, одевался — как
царь Соломон во всей славе своей.
— Обяжите меня, сделайте милость, посидите; я вас, кажется, ничем не обидел, а что если… извините меня, выкушайте по крайней мере шампанского, что же такое; я
имел честь познакомиться с вами у Марьи Виссарионовны, которую люблю и уважаю. Вот Сергей Николаич знает, как я ее уважаю, а что если… так виноват. Кто богу не грешен,
царю не виноват.
Спиридоньевна. Это, баунька, что? Кто богу хоть бы этим не противен,
царю не виноват: я сама, грешница великая, в девках вину
имела, так ведь то дело: не с кем другим, с своим же братом парнем дело было; а тут, ну-ко, с барином… Как только смелости ее хватило… И говорить-то с ними, по мне, и то стыдобушка!
Произнося последние слова, он приостановился и несколько времени наблюдал эффект, который произвел этой речью. Что это за действие против правительства и почему это шаг против
царя, мы решительно ничего не поняли, но сочли за нужное тоже
иметь, с своей стороны, лица мрачные.
После
царя одно духовенство могло бы
иметь влияние на православную Россию. Оно одно представляет в правительственных сферах старую Русь; духовенство не бреет бороды и тем самым осталось на стороне народа. Народ с доверием слушает монахов. Но монахи и высшее духовенство, исключительно занятые жизнию загробной, нимало не заботятся об народе. Попы же утратили всякое влияние вследствие жадности, пьянства и близких сношений с полицией. И здесь народ уважает идею, но не личности.
И почему же надо думать, что в царстве славы они не получат хотя того, что
имели, но потеряли по воле своего царя-человека?
Они могут
иметь известное значение (в чем бы оно ни состояло) в философии, в спекулятивном богословии, вообще вне собственной области религии, в этой же последней
царит радостное непосредственное ЕСИ.
Характерно, что желание евреев
иметь земного
царя, хотя и помазанника Божия, представляло уже измену этой теократии: «не тебя они отвергли, — говорил Бог Самуилу, — но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними» (1 Цар. 8:7).
Однако сама по себе эта власть христианских монархов
имела еще ветхозаветную при роду, находя свой прототип и высшую норму в ветхозаветных теократических
царях Давиде и Соломоне, также представляющих собой лишь прообразы теократии, а не исполнение ее.
В вечной же основе тварности самого различия между свободой и необходимостью, имеющего полную реальность для твари, вовсе нет, она трансцендентна свободе-необходимости [Таким образом, получается соотношение, обратное тому, что мы
имеем у Канта: у него свобода существует только для ноумена и ее в мире опыта нет, а всецело
царит необходимость; по нашему же пониманию, свобода существует только там, где есть необходимость, т. е. в тварном самосознании, ее нельзя приписать вечности, как нельзя ей приписать и необходимости.].
— А помните ль, что там насчет должников-то писано? — подхватил Марко Данилыч. — Привели должника к
царю, долгов на нем было много, а расплатиться нечем. И велел
царь продать его и жену его, и детей, и все, что
имел. Христовы словеса, Дмитрий Петрович?
Милый Зевс! Удивляюсь тебе; всему ты владыка,
Все почитают тебя, сила твоя велика,
Взорам открыты твоим помышленья и души людские,
Высшею властью над всем ты обладаешь, о,
царь!
Как же, Кронид, допускает душа твоя, чтоб нечестивцы
Участь
имели одну с тем, кто по правде живет,
Чтобы равны тебе были разумный душой и надменный,
В несправедливых делах жизнь проводящий свою?
Кто же, о кто же из смертных, взирая на все это, сможет
Вечных богов почитать?